Спартак
Денис Романцов – о Юрии Трифонове
«Иногда я задумываюсь: вот я болею за московский «Спартак» и хочу, чтобы он был сильнее всех, чтобы всегда выигрывал, всегда был чемпионом, – писал Трифонов в еженедельнике «Футбол» весной 1963-го. – Ну а что было бы, если бы мое страстное желание исполнилось? Была бы невозможная скучища! Меня бы перестало томить ожидание, потому что я знал бы наверняка: «Спартак» выиграет. И я перестал бы ходить на футбол. Ожидание неизвестного, раскрытие тайны – вот в чем прелесть игры».
Близкий друг Трифонова, поэт Константин Ваншенкин, писал в «Воспоминаниях о спорте»: «Юрий жил на Верхней Масловке, возле стадиона «Динамо». Начал ходить туда. Прибаливал за ЦДКА по личным мотивам – из-за Боброва. На трибуне познакомился с закоренелыми спартаковцами: драматургами Арбузовым и Штоком, начинающим тогда статистиком футбола Константином Есениным. Они убедили его в том, что «Спартак» лучше. Редкий случай».
Трифонов назвал Спартаком одного из персонажей своей первой повести «Студенты» – секретаря бюро комсомола Галустяна. В двадцать пять лет Трифонов получил за «Студентов» Сталинскую премию. В послевоенные годы таких премий выдавалось по тридцать-сорок в год, но Трифонов все равно выделялся: он едва закончил Литературный институт, не написал ни одной книги и не состоял в Союзе писателей. «Влетел в литературу, как дурак с мороза», – вспоминал он в «Записках соседа».
«Рассказывали, что на заседании Комитета по премиям, когда обсуждалась моя кандидатура, кто-то сказал: «Он сын врага народа». Была минута ужаса. Сталин присутствовал, и было сказано для его ушей. Но он спросил: «А книга хорошая?» В самом вопросе уже содержался намек на ответ, и Федин нашел мужество сказать: «Хорошая». Повесть была выдвинута на вторую премию, ей дали третью. Может быть, Сталин вспомнил отца, которого хорошо знал еще по Юго-Восточному фронту. Или вспомнил дядю Евгения, которого тоже знал и недолюбливал с царицынских времен? Это была любимая игра: дети целуют руки, обагренные кровью их отцов».
В анкете для премии Трифонов – по совету писателя Ажаева – признался в том, что его отец расстрелян в 1938-м как враг народа, но скрыл это ранее, при включении в комсомол – и его выгнали оттуда через три недели после присуждения государственной премии. Ему вынесли строгий выговор с предупреждением и лишили договоров на переиздание. После года опалы Трифонов напросился в командировку на стройку Туркменского канала, о которой к марту 53-го написал новую повесть. Но умер Сталин, и стройку Туркменского канала законсервировали как нерентабельную. Отряды, застрявшие в песках, не могли выбраться без транспорта и без денег. «Моя повесть застряла, как эти отряды в песках. Но без надежды выбраться. Кому нужна книга о стройке, которую закрыли?»
К пятьдесят четвертому Трифонов, по собственному признанию, был нищ, премия давно растаяла, у него не было квартиры, а автомобиль, купленный сгоряча в пятьдесят первом году, пришлось продать. Спасла его спортивная журналистика. В середине пятидесятых, после реабилитации отца, он поехал репортером «Советского спорта» в Саратов. Его соседом по номеру оказался Василий Ермасов, бывший вратарь сталинградского «Трактора», участник матча «На руинах Сталинграда» 2 мая 1943 года. В середине пятидесятых Ермасов работал тренером и приехал в Саратов переманивать Бурицкого, защитника команды, игравшей за выход во вторую лигу с саратовским «Динамо». Трифонов описал тот случай в рассказе «Конец сезона».
Узнав Ермасова (в рассказе – Малахова), Трифонов признался, что он давний футбольный болельщик: «А помните, как вы отбили одиннадцатиметровый от Щербакова? Забыли? Ну как же! Это был знаменитый случай! Во втором круге в сорок седьмом году». За завтраком Ермасов/Малахов размышлял, когда удобней переговорить с Бурицким – до игры или после, – но сосед продолжал сбивать его с мысли: «Знаете, что в вас ценили больше всего? Нет, не реакцию, не хладнокровие ваше и даже не то, что вы отбили как-то два пенальти подряд. А то, что Вася Малахов не поддался соблазнам. Сколько, помню, было слухов в начале каждого сезона: «Малахов – в московском «Динамо», «Малахов – в Ленинграде»! А потом приезжает в Москву ваша команда, и, смотрим, опять стоит в воротах длинный такой дядя в рыжей фуфайке – Вася Малахов… А тянули небось в Москву?» – «Не без того».
Отделавшись от соседа, Ермасов встретил в гостинице старого знакомого, Семена Свирнина, бывшего начальника саратовского «Динамо», устроившегося в угрозыск. Свирнин взялся как можно скорее организовать встречу Ермасова с Бурицким: «Поговорил бы с ним сейчас – и все дела. Раз-раз – и на матрац». – «Сейчас неловко. Неловко до игры». Спешка Свирнина понятна – хотел смутить защитника соперников, но Ермасов настоял: нет, после игры. Свирнин не послушался и пока команды ждали судью – куйбышевский не добрался из-за нелетной погоды и назначили местного, саратовского – сообщил Бурицкому об интересе Ермасова. «Порядок. Поговорил. Придет ровно в восемь». – «Ведь я просил – после игры». – «А какая разница? Что в лоб, что по лбу».
Бурицкий здорово защищался, но за семь минут до конца навлек пенальти на свои ворота. Его команда проиграла. Вечером он постучался в номер Ермасова. Тренер достал бутылку портвейна и выложил на тарелку бутерброды. Бурицкий дважды отказался, что, конечно, понравилось Ермасову. Ему пора было приступать к уговорам, но он все не решался.
«Он стал расспрашивать Бурицкого о его жизни, о его семье и работе. Узнал, что Бурицкий работает механиком на автобазе, что у него мать, жена и к весне родится ребенок. И тогда ни с того ни с сего Малахов начал рассказывать о своих двух девочках-близнецах, которые учились уже во втором классе. Он вспомнил о тяжелом времени, когда они родились: сразу после войны. Он вернулся из армии, приехал с женой в родной город. На месте города были пепелища и свалки камней на огромном пространстве. Они жили в подвале бывшего рыбного магазина. Жена звала в Ленинград, и у него была возможность попасть в зенитовский дубль, но он почему-то не поехал».
Наконец решился: «Мне как раз нужен центральный защитник. Устроим на хороший завод, возможности у нас есть. Как ты на это дело?» – «А с жилплощадью как?» – «Дадим комнату. Дадим обязательно». – «Меня все же интересует ряд вопросов. Какие, например, условия лично для меня? Какие перспективы у вашей команды?» – «А какие перспективы у твоей [нынешней] команды, тебя не интересует? Вдруг ребята выиграют одну игру, вторую – и сами в класс Б попадут?» – «Да вряд ли, не выиграть им без меня».
Наутро Ермасов отправил телеграмму начальнику своей команды: «Сожалению неудача точка товарищ не подходит по стилю».
Кадр из фильма «Прозрачное солнце осени»
В 1959 году Трифонов написал рассказ «Прозрачное солнце осени», впервые опубликованный в журнале «Физкультура и спорт». В буфете ленинградского аэропорта спустя двадцать лет встретились два друга. Один – Величкин, администратор московской волейбольной команды, другой – Галецкий, учитель физкультуры в захолустном техникуме. В сборной института Галецкий был лидером, лучшим игроком. Он прилетал в Ленинград за бутсами, достал с трудом двадцать пар и ждет теперь с двумя учениками самолет на Чижму. Величкин же, в институте не выделявшийся, возвращается не то из Китая, не то из Вьетнама, и жалуется другу, что устал о частых полетов за границу.
Величкин говорит об итальянском вине и шведской одежде, а Галецкий, поддерживая беседу, замечает: «У нас, между прочим, тоже встречаются шведские вещи. В Дудинку заходят шведские корабли, моряки продают барахлишко, а к нам это попадает по Енисею». Но вот обоим пора на посадку. «Будешь в Москве, прошу ко мне, – говорит Величкин. – Живу я на Фрунзенской набережной, в новом доме. Квартира у меня хорошая, большая, и Лужники рядом».
Это все, что Величкин сообщает о своем адресе. По пути в самолет на Москву он говорит своим волейболистам: «Вот этот самый Аркашка Галецкий всегда был неудачником. И в институте и вообще. И черт его знает почему! Как-то не везет ему всю жизнь. Помню, мы ухаживали за одной девчонкой вместе, он и я. Был такой период. Очень люто соперничали. В конечном счете я, кажется, победил».
В это время Галецкий усаживает своих учеников на откидные стулья почтового самолета до Чижмы. Мотор ревет, говорить трудно. Галецкий громко кричит, рассказывая ребятам про Величкина: «Когда-то он был влюблен в мою жену! В Наталью Дмитриевну! А парень он очень хороший… Жаль только, жизнь у него сложилась как-то неудачно… Ведь он талантливый человек, а стал администратором».
Весной 1962 года начальник сборной СССР Андрей Старостин пригласил Трифонова и его друга, болельщика ЦСКА Ваншенкина в Серебряный бор. «Мы не сразу смогли найти их базу, но Трифонов, в детстве живший в Серебряном бору, быстро догадался, где это, – писал Ваншенкин в «Воспоминаниях о спорте». – Мы подошли к дому, виднеющемуся меж стволов, в глубине участка. На крыльце стоял и, видно, ждал кого-то смазливый чернявый парень в тренировочном костюме.
– Андрей Петрович здесь? – спросили мы, чуть не хором.
– Нет, он еще не приехал.
Мы, огорченные, не зная, что делать, медленно пошли к калитке.
– Кто это? – поинтересовался я, имея в виду нашего собеседника.
– По-моему, Воронин, – отвечал Трифонов не очень уверенно.
Навстречу нам от калитки уже спешил Старостин, крича издали:
– Валерий, что же ты гостей не принимаешь!
Вот так. Самого Воронина едва узнали. Мы провели там несколько часов. Гуляли по поселку, обедали вместе с футболистами, сидели вечером а общей гостиной, слушая их разговоры. К Нетто приезжала жена – артистка, потом он, проводив ее, вернулся и сел играть в шахматы с Хусаиновым. Яшин и Иванов обсуждали, стоит ли брать у фирмы Adidas бутсы для команды. Фирма предлагала их бесплатно, но с условием, чтобы наши сыграли в них хотя бы один матч финала».
Той же весной, 26 апреля, «Советский спорт» опубликовал заметку Трифонова о старте нового футбольного сезона, в которой тот рассказал, как оказался с Ваншенкиным в окружении восьми человек, равнодушных к футболу. «Они иронизировали над нами. Говорили, что мы им надоели. Быть болельщиками, говорили они, это несерьезно». Константин Ваншенкин описал тот случаях в «Воспоминаниях о спорте»: «Сидели когда-то с Трифоновым в кафе Дома литераторов и говорили о футболе. Кто-то сказал: «О чем вы! Как вы можете?» Мы вежливо объяснили: «Это гораздо интереснее, чем говорить о ваших повестях и пьесах».
Весной 1961-го Трифонов с приключениями добирался на хоккейный чемпионат мира в Швейцарию, куда его отправила «Литературная газета». Сначала он опоздал на самолет, а из-за позднего вылета следующего рейса не успел на пересадку, и первый матч турнира смотрел в пражском отеле «Интернациональ». В Лозанну Трифонов добрался только следующим вечером. «Наибольшее впечатление у меня осталось от канадских туристов, – писал он в очерке «Путешествие в страну часов». – Они сидели как раз сзади меня: человек двадцать мужчин и две женщины. Они все были пьяные и продолжали пить во время матча. Два парня то и дело вскакивали и что-то орали, размахивая бутылками. Они были недовольны тем, что немцы сопротивляются. Потом один из них свалился и заснул, и приятель держал его на руках, продолжая орать и прикладываться к бутылке.
В Лозанне было холодно. Каток «Моншаузи» расположен возле самого озера, под открытым небом. Летом здесь бассейн, и над катком стоит вышка для прыжков в воду, которую теперь использовали фотокорреспонденты. Вторым матчем того вечера была встреча Швеции и Советского Союза. На трибуне кто-то поднял самодельное белое полотнище с надписью «СССР», затем рядом появилось еще одно: «Привет советским игрокам». Потом мы узнали, что там стояли товарищи из общества «Швейцария — СССР». В перерыве какие-то хулиганы пытались отнять плакат с надписью «Привет советским игрокам» и даже сломали древко, но швейцарцы, державшие плакат, отразили нападение: один парень схватил сломанное древко и стал бить им хулиганов по головам. После минутного смятения плакат появился вновь».
Через два года Трифонов увидел в Стокгольме первую за семь лет победу наших хоккеистов на чемпионате мира. Канадцы же не попали и в тройку. На причины их неудачи Трифонов намекнул в «Литературной газете»: «Канадцы тут вообще не в почете. В воскресенье «Экспрессен» сообщила об очередном скандале: канадец Росс Ковальчук устроил драку в гостинице «Мальмен» и избил швейцара, который не позволил ему в поздний час привести женщину. Подоспевший портье, парень огромного роста, в свою очередь, избил Ковальчука, которого отвезли в больницу».
Спустя год, на Олимпиаде в Инсбруке, когда на льду была тройка Старшинова, Трифонов вдруг услышал с трибун хриплое сокольническое: «Спартак», дави-и!». «И как-то сразу повеяло родным, я подумал о жене, о дочке и вспомнил про открытку, которую написал, но забыл отправить». На каждом матче хоккейного турнира Олимпиады Трифонов слышал и упорный медный звук, который издавал один немецкий болельщик. «Поздно вечером я стоял на остановке загородного автобуса, собираясь ехать в свой отель в деревню Шенберг, – вспоминал Трифонов в журнале «Физкультура и спорт». – Автобусы ходили туда редко. Собралась довольно большая очередь. Рядом со мной стоял парень в куртке, в тирольской шляпе, коренастый и смуглый, держа в руке какой-то странный квадратный предмет. Когда он переложил его из одной руки в другую, предмет издал медный звук — я сразу узнал его. Да, это был он, наш знаменитый фанатик.
Его звали Кристиан. Он работал электриком на ферме в двадцати трех километрах от Инсбрука — туда, на юг, в сторону Бреннерского перевала, к итальянской границе. Нам было по дороге. Мы сели рядом и долго разговаривали, пока он не заснул. Он был очень усталый. Каждый вечер после работы он приезжает сюда на автобусе, идет на хоккей и стучит в свою медную колотушку, потом долго едет обратно, а в шесть утра надо вставать. А что это такое? Можно взглянуть? Пожалуйста. Ничего особенного. Это просто такой колокол, его привязывают коровам на шею. Ого, он весит килограмма полтора.
– Послушайте, Кристиан,— сказал я,— а вы читаете какие-нибудь книги? Кто вам нравится из писателей?
– Мне некогда читать. Я много работаю.
– Ходите в кино?
– Редко. Я должен зарабатывать, понимаете? У меня большая семья.
– Но вы же находите время для поездок в Инсбрук.
– Олимпиада в Инсбруке бывает один раз в две тысячи лет! Могу я упустить такой шанс?
Я вдруг подумал: да, да, он прав, все это происходит единственный раз в жизни и больше никогда не повторится. Я никогда больше не приеду в Инсбрук. Никогда больше не буду разговаривать с этим Кристианом, сидя в темном автобусе, который медленно поднимается по горной дороге. Никогда не увижу вот этой горстки огней на вершине, где приютился какой-нибудь отель или санаторий. Все это — никогда больше.
– А в России есть горы?
– Конечно,— сказал я,— в России много гор.
Потом он заснул, и колокол со звоном упал на пол.
Я сошел в Шенберге, а ему надо было ехать еще километров восемь. Больше я с ним не встречался, но 8 февраля, когда наши хоккеисты играли с канадцами и игра была нервной, мучительной, трибуны болели против нас, мы пропустили шайбу, и все как-то страшно заколебалось, когда Евгений Майоров в невероятной суматохе протолкнул решающую, спасительную, все мгновенно перевернувшую шайбу,— я вдруг услышал с противоположной трибуны звон коровьего колокола. Кристиан приветствовал нас и нашу победу».
Кадр из фильма «Хоккеисты»
В том же 1964-м вышел фильм «Хоккеисты», снятый по сценарию Юрия Трифонова. Тренер Лашков, в котором угадывается Анатолий Тарасов, ставит на молодежь и склоняет к уходу из хоккея ведущую тройку во главе с капитаном команды Дугановым. Дуганов критикует методы Лашкова в газетной заметке и вся его тройка оказывается в запасе на решающей игре чемпионата. К третьему периоду команда горит 2:5, молодые игроки устают, один из них теряет сознание, и Лашков возвращает на лед тройку Дуганова, которая сравнивает счет – 5:5.
Осенью 1973-го Трифонов ехал со своей будущей женой Ольгой в Дом творчества «Дубулты». В пути что-то приключилось с машиной. Стали ловить попутку до Риги. Кто-то остановился, но брать мужчину не хотел.
— Это Трифонов, – шепнула Ольга.
– А кто это?
– Автор фильма «Хоккеисты».
– Да ну! В хоккее разбирается? Поехали!
«Я помню растерянное, виноватое и веселое лицо Юры. Уплывающее от меня. – писала Ольга Трифонова в февральском номере «Дружбы народов» за 1999 год. – «Автор фильма «Хоккеисты» стало потом домашней шуткой. Машину мне починили два брата — литовцы, водители трейлера. Длиннорукие, огромные, почему-то в вязаных шапочках среди лета, они казались мне похожими на Дзампано из «Дороги» Феллини. Но на самом деле они были добрыми. Угостили меня домашним хлебом с копченым домашним салом. Мы сидели у них в кабине, жевали, запивая кофием из огромного китайского термоса, и болтали “твоя-моя”. Господи, сейчас не верится, что были времена, когда мы все жили вместе, такие разные и такие похожие – русские, литовцы, украинцы, казахи. Откуда взялась рознь?»
Летом 1966-го журнал «Физкультура и спорт» командировал Трифонова на чемпионат мира в Англии. 11 июля он писал в дневнике: «Корейцы создали атмосферу тайны и неизвестности вокруг своей команды. В Москве на аэродроме они отказались отвечать на вопросы, тренер говорил какую-то чепуху. Отказались разместиться в гостинице, и все 70 человек поселились в посольстве. Поехали в ГДР, там должны были сыграть два матча с немецкими командами. Корейцы вдруг отказались играть. Немцы были в панике: они надеялись этими играми как-то окупить свои расходы на прием и содержание громадной делегации. Затем корейцы сказали, что они ПОКУПАЮТ две игры, то есть берут все билеты, но никто не должен присутствовать.
Специальные люди из сопровождения корейской команды следили за тем, чтобы не появилось ни одного человека на трибунах. Немцы взмолились: дайте посмотреть хоть руководству города и представителям советского командования. Корейцы с трудом разрешили. По некоторым сведениям coach нашей сборной Н. Морозов тайком прибыл в ГДР и смотрел игру из палатки, нашей военной палатки (под видом офицера?).
В Англии наша команда играла очень плохо, хотя корейцы – еще хуже. Корейская загадка оказалась блефом. Нельзя, изолировав себя от всего мира, добиться результатов. Футбол – искусство коллективное, всемирное. Надо встречаться, узнавать, учиться у других».
В делегации советской сборной очутился и свердловский сталевар, выигравший поездку в Англию в общесоюзной лотерее. Он не только отстоял путевку, которой не хотели делиться спортивные чиновники, но и затеял футбольный матч в Гайд Парке. «Сыграем! – крикнул сталевар вратарю Яшину, форварду Банишевскому и репортеру Трифонову во время прогулки. – Лев – на ворота! Толян, будешь правым! Юра – вставай в центр!»
– Прекрати немедленно! – заорал руководитель делегации.
– Да здесь можно играть!
– А я запрещаю!
– Да пошел ты!
– Ты больше никуда никогда не поедешь!
– А я без тебя это знаю! Толян, пасуй!
Через два месяца после возвращения Трифонова из Англии на курорте Друскеники умерла его первая жена, солистка Большого театра Нина Нелина. Несколько дней Трифонов пролежал на диване лицом к стене, пока его не растормошил друг, переводчик Лев Гинзбург. Трифонов снова стал автором журнала «Новый мир», где была опубликована повесть «Студенты», не оставляя и спортивные заметки. В 1969 году «Советский спорт» опубликовал размышления Трифонова о спортивном телевидении и, в частности, о том, как его раздражал комментатор матча «Спартак» – «Торпедо».
«Я невольно начал прислушиваться к нему, ловить все фонетические, грамматические и логические ошибки. Все было кончено! Я больше не мог следить за игрой. Я переключился на комментатора. Он поработил меня». При счете 0:0 комментатор заметил, что «мяч, как говорится, круглый», а потом заинтриговал Трифонова вестью о том, что накануне в Тарасовке встретились дублеры «Спартака» и «Торпедо». «Игра закончилась…» – не озвучив счет, комментатор переключился на происходящее на поле: «Да, кстати, сегодня в «Спартаке» дебютирует молодой защитник Ловчев».
Во время Олимпиады в Гренобле Трифонов выбрался с писателем Юлианом Семеновым в соседний Кулоз, где жил старик, участвовавший в парижской Олимпиаде 1900 года. Занял последнее место в беге на четыреста метров, но дело не в месте, а в том, что участвовал и жив. Старика выкатили на инвалидном кресле. В его глазах темная, как вода в стоячем пруду, усталость от вековой жизни. О чем говорить с ним? Он ничего не помнит. Кроме того, что победители Парижских Игр получали в награду зонты и трости. Что в Булонском лесу шел дождь. Что-то еще, невнятное, туманное. Мужчина, ухаживающий за стариком, жаловался гостям на низкую зарплату и удивлялся, зачем русским понадобился этот старый навозник. Губы старика раздвигались, обнажая лысые десна, и он бубнил одну и ту же фразу. «Я победитель. Я победитель Олимпиады. Я победитель». – «В каком смысле?» – уточнил Трифонов. – «Во всех, – перевели ему. – Когда-то он занял последнее место в беге на четыреста метров, но теперь он победитель. Все умерли, а он жив».
Трифонов написал о той встрече рассказ «Победитель», опубликованный в июльском номере журнала «Знамя» за 1968 год.
18 ноября 1962 в еженедельнике «Футбол» вышел очерк Трифонова о защитнике «Спартака» Анатолии Крутикове. «Несколько лет Крутиков играл в армейской команде, заслужил репутацию прочного силового футболиста, который если чем и выделялся, то резкой, несколько грубоватой игрой. Таких в те годы было полным-полно… Болельщикам «Спартака» казалось, что Крутиков вряд ли продержится в команде долго: он игрок другого стиля, взят временно, из-за нужды… Уже в конце сезона он играл так, точно всю жизнь стоял рядом с Масленкиным и Нетто, но никто не считал его игроком очень высокого класса… даже когда в 1960 году Крутикова взяли в сборную, которая готовилась к играм на Кубок Европы. Толчок со стороны произвел тренер испанской команды Эленио Эррера. Он приехал в Москву на матч СССР – Польша и назвал Крутикова игроком экстра-класса. Все были несколько озадачены такой характеристикой, но Крутиков вскоре отлично сыграл в составе нашей сборной, выигравшей Кубок Европы. А что же сам Анатолий? Ему 29 лет и он остается одним из быстрейших игроков советского футбола: стометровку пробегает за 11,2. «Боюсь, – смеется Крутиков, – что еще надоем болельщикам «Спартака».
Через четырнадцать лет Крутиков сменил Николая Гуляева в роли главного тренера «Спартака». Так совпало, что именно с Крутиковым во главе команда вылетела в первую лигу. В том же 1976 году журнал «Дружба народов» опубликовал повесть Трифонова «Дом на набережной». «Это было как взрыв. В библиотеках ее запретили выдавать, но читатели переснимали фотокопии», – писала вдова Трифонова Ольга в комментариях к его дневнику. Любовь Трифонова к «Спартаку» не ослабла и после вылета, в 1977-м, который Юрий Валентинович посвятил написанию романа «Старик». «Осенью Ю. В. поехал на два месяца в Америку по приглашению издательств и университетов, – писала Ольга Трифонова в «Дружбе народов». – Но сначала в Данию. Попросил сообщить телеграммой в Копенгаген счет футбольного матча между «Спартаком» и еще какой-то командой».
Судя по датам поездки, речь о матче «Спартак» – «Динамо» Минск – 3:0. Через две недели «Спартак» оформил возвращение в высшую лигу, а через два года – снова стал чемпионом. В следующем году немецкий писатель Генрих Белль выдвинул Трифонова на Нобелевскую премию по литературе за повести «Дом на набережной», «Предварительные итоги», «Долгое прощание» и другие, написанные в семидесятые. Трифонов считался фаворитом, но в 81-м, незадолго до церемонии, у него нашли рак почки. 28 марта он умер от послеоперационного обострения.
Ольга Трифонова вспоминала в интервью «МК»: «Как-то я его шутливо спросила: «Почему ты на мне женился?» — он ответил: «Помнишь, наши играли с чехами на чемпионате мира? Ты прилетела, я тебя не встретил. Ты вошла и спросила: какой счет? И не сказала ни слова упрека». У него в «Другой жизни» герой смотрит спорт по телевизору, что вызывает раздражение у жены, а он говорит: «Неужели ты не понимаешь, что это мой бром, мои «Ессентуки?»
Сын советского солдата, выигравший в футболе все
Фото: РИА Новости/Вячеслав Афонин (1), Михаил Озерский (2), Евгений Волков (4), Юрий Иванов (5), Дмитрий Донской (6), Юрий Сомов (7)
Источник:
